Ставрополь 1777 -2009 годы
Сайт будет посвящен истории Ставрополя.
- 1777, 1778 Г. А. Потемкин, А. В. Суворов
- 1804 И. В. РОВИНСКИЙ
- 1818 А.П. Ермолов 1820 Н.Н. Раевский 1826 Д.В. Давыдов 1829 А.С. Пушкин 1832 И.В. Бентковский
- Середина 30-х 19 века Ф.Ф. Торнау
- 1840 М.Ю. Лермонтов
- 1841 П.И. Хицунов
- 1841 М.Я. Ольшевский
- 1862 М.А. Балакирев 1863 В.А. Верещагин
- 1868 Н.И. Скоковский
- 1869 Г.А. Лопатин
- 1893 Ф.И. Шаляпин
- 1896 К.Л. Хетагуров
- 1905-1906 Первая русская революция
- 1918 А.Н. Толстой
- 1937 И.Я. Егоров
- 1943 М.А. Фомин
- 2008 От "автора"
Ставрополь
1869
Герман Александрович Лопатин
Г. А. Лопатин - русский революционер, член Генерального Совета I Интернационала, первый переводчик «Капитала» К. Маркса на русский язык . В 1868 году был сослан в Ставрополь.
Герман Александрович Лопатин (1845— 1918). Автобиография, показания и письма. Статьи и стихотворения. Библиография.
Отсутствие всякой, сколько-нибудь широкой и полезной деятельности, обязательный и несимпатичный труд, недостаток людей, по уму и характеру подходящих к моим вкусам, наконец, отсутствие приятных впечатлений и сильных ощущений во всех областях жизни, в области умственной, нравственной, физической... делают для меня жизнь в С (таврополе) с каждым днем все отвратительнее.
Даже по газетам вы сами можете видеть, как стесняется у нас с каждым днем все более и более частная , инициатива во всех сферах деятельности...
Даже те роды деятельности, которые в теории совершенно дозволены, на практике наталкиваются на бесчисленные затруднения и препятствия. Любопытно видеть, как трудно держаться даже за такую сравнительно ничтожную по своей полезности деятельность, как моя должность библиотекаря...
Не прошло и нескольких месяцев моего управления библиотекою, как уже подается куда следует донос, что библиотекою управляет высланный за политическую неблагонадежность, что библиотека превращена им в место сходок для гимназистов и семинаристов старших классов и для высланных студентов, что я сводничаю между молодежью и сими изгнанниками... Из главного управления Наместника получено секретное приказание обрисовать негласно библиотеку, донести о характере ее книжного состава, назначить ответственное лицо и пр...
Далее я уже писал, что из семинаристов дозволено посещать библиотеку только немногим и притом они могут читать только известные книги. Я писал, что пускаю всех и даю все: но для этого я вынужден на свой страх вести фальшивые конторские книги.
Недавно (месяца три назад) явился ко мне директор гимназии и,
ссылаясь на секретные инструкции, просил меня не пускать в библиотеку
гимназистов.
Сначала я пообещал, хотя в довольно неопределенных выражениях и притом
с твердым намерением не исполнять своего обещания; но потом я укрепился
в своей позиции и тогда положительно отказался закрыть гимназистам
доступ в библиотеку до тех пор, пока мне не будет предписано этого
официальным порядком. А когда мне это предпишут (едва ли), то я попрошу
гимназистов ходить не в форме, а в штатском платье.
Из этого вы видите, в каких пустяках приходится мошенничать!
Далее, из официальных источников я знаю, что в июне сюда приезжал агент III отделения (фамилии и других подробностей относительно личности, местожительства я разузнать не мог, а то он едва ли бы уехал отсюда!). Ему поручено было выждать получение в Пятигорске тюка с нечаевскими прокламациями... Затем ему было велено собрать сведения об образе жизни и поведении высланных студентов. Я в особенности был рекомендован его вниманию. Вот видите, как заботится начальство о своих пациентах!
Кстати, о высланных студентах... Секретным циркуляром (не забудьте, я служу по администрации, в центре губернских тайн) их велено продержать два года (!) в Ставрополе и 5 лет они не имеют права въезда в столицы...
Мест на коронной службе они найти себе не могут, потому что все места переполнены более благонадежными людьми. Действительно, ни один из них до сих пор не служит. Уроков им достать нельзя: кто же здесь вверит им своих детей? Ни народными учителями, ни волостными писарями, ничем подобным быть им не позволят.
Мало того, они вынуждены постоянно жить в губернском городе, где невозможно сыскать подобных занятий. Частная деятельность в другой какой-либо форме у нас в С(таврополе) не развита...
Этого мало; нравственное положение их тоже не завидно. Им не с кем душу отвести. Мне с ними смертельно скучно, потому что все это зеленая, зеленейшая юность. Людям, не сходным с ними по теоретическим взглядам, но тем не менее достигшим умственной зрелости, точно так же скучно с ними. С разными пошляками, изобилующими здесь, как и повсюду, им самим скучно.
Самое нормальное общество для них были бы гимназисты и семинаристы старших классов, их недавние товарищи. Но вот беда: в секретном предписании директора гимназии значится: не отмечать «способен и достоин к поступлению в университет» тем из гимназистов 7-го класса, которые будут водить компанию с изгнанниками, а гимназистов младшего класса, которые будут якшаться с ними, просто исключать из гимназии.
Результат выходит тот, что от изгнанников начинают бегать как от чумы. И они остаются изолированными от общества и принужденными довольствоваться сообществом друг друга. Не правда ли, как легко и удобно пропагандировать при подобных условиях?!
Итак: вы видите, насколько возможна в провинции полезная
деятельность в сколько-нибудь широких размерах, особенно для нашего
брата «ссыльно-поселенца». Сверх того, время здесь
так
раздроблено и перебито на кусочки, что трудно заняться чем-нибудь
нужным...
Далее, работа по службе мне опротивела до омерзения. Думать, что она будет продолжаться в будущем на неопределенное время - для меня невыносимо! И одна мысль о том, что я могу со временем быть правителем канцелярии, или чем-нибудь подобным, может заставить меня повеситься от отчаяния и ужаса и таким образом очистить это место для следующего за мной кандидата.
А может здесь и есть хорошие люди: многих из них я сам готов с удовольствием признать за людей умных, образованных, честных и добрых; но, боже мой, что же мне делать, когда челюсти у меня трещат от зевоты, когда я разговариваю с ними, когда глаза у меня слипаются и хотят спать, как только я погляжу на них некоторое время!
Эта бесцветная жизнь, лишенная всяких живых интенсивных впечатлений в каком бы то ни было роде, меня душит... Я не в состоянии долее безнадежно пребывать в Ставрополе - я вовсе не желаю рисоваться ни перед собою, ни перед другими, оправдывая это стремление к абсентеизму общественной пользой и т. п. возвышенными целями.
Очень может быть, что как ни незначительна та польза, которую приношу или буду приносить обществу здесь, она все-таки значительно более той, которую я буду в состоянии приносить там...
Очень может быть, что я и сам лично ничего не выиграю от
этого, что
на чужбине я затоскую по родине... Все это может быть. Но сила не в
этом. Сила в том, что я ежеминутно чувствую, как постепенно гибнет
здесь мое нравственное существо, и это так невыразимо мучит меня, что я
не в состоянии долее терпеть...